read and show

Children of Dune by Frank Herbert

My rating: 3 of 5 stars

Приступая к третьему тому “Бархана”, хотелось бы понимать, отчего преданные его читатели так истерично защищают эту откровенно халтурную книжку, небрежно сляпанную из разрозненных кусков, выискивая в ней глубины и мудрости, которые если там и есть, то попали туда совершенно случайно. Очень похоже на секту почитателей другой неостановимой графоманки – Айн Рэнд (те тоже уже очень много лет делают вид, будто им в ее ёврях открываются глубины смыслов и истин, а все прочие ничего не поняли и теперь обесценивают немалые интеллектуальные усилия поклонников).

Причина же, мне кажется, среди прочего, в том, что им приятно быть умными за счет очень скверного изделия: несовершенство самого текста, мешанина плохо состыкованных деталей, постоянно возникающие деусы-экс-махина и не понять откуда берущиеся концепции, не понять, что обозначающие, дают и повод, и простор, вызывают нездоровую тягу облизывать этот текст и достраивать вселенную у себя в уме, всячески усовершенствовать ее. Будь “Бархан” написан так, что “кинджяла” некуда вогнать, фанового (pun intended) творчества и толковательства бы, как знать, не случилось, да и желающих это экранизировать бы поубавилось. Ну и дело в графоманском объеме, конечно. С Лавкрафтом, кстати, то же самое (но там вообще оскорбление интеллекту).

Засим заткнемся и приступим.

Опять бессмысленные полилоги, занимающие страницу за страницей, в которых несимпатичные и невыразительные фигуры, деревянно перемещаясь взад-вперед по клеткам кафельных полов, несут бессвязную ахинею на суконном языке, близком к канцеляриту, и умудряются не сказать друг дружке ничего, потому что автор бездарно гонит строкаж. То же относится и к пафосным внутренним монологам, на произнесение которых нужны часы, а дело происходит, например, во время стремительной гонки по пустыне на бень-джессеритах. Или на гом-джаббарах, я их все время путаю. Иногда, правда, они “применяют Голос” друг к другу, что означает – попросту орут или рявкают.

С 17 стр. все “drew in a deep, sighing breath”, как и в первых двух томах. Дыхание также опять может быть trembling или shuddering. Маленькие фигурки тут излучают протест. И все это исполнено той ложной многозначительности, за которой ничего, как правило, не стоит и которая есть один из первых признаков графомании. Вот образчики стиля: “They felt themselves as integral parts of a dynamic system held in delicately balanced order.” “Jessica found a harsh laugh shaking her own breast.” “He’ll reinsert into the system the results of its past performance.” Отдельно, конечно, прекрасны и тысячи выделений одних и тех же банальностей в киндловом тексте, вроде вроде бы красивого, но лишенного всякого смысла лозунга: “Rising, thou risest!” – и там вот все так. Пустословие как основной стилистический принцип, поражающий воображение лишь самого невзыскательного читателя. Интеллектуальные игры в опознайку для средних умов.

Моя ж незадача с этой моделью цивилизации в том, что любую теократию я считаю омерзительной, и втройне гадка мусульманская. В этом томе становится ясно, что пустынные ковролеты (т.н. фримены, пусть даже все они носят смешную фамилию Федяйкин), похоже, все-таки пьют кровь своих жертв, т.е. их религия, как и христианство, тоже построна на обычных кошмарах: возвращении к жизни, вампиризме и каннибализме. (Воду аборигены, кстати, как-то впитывают непосредственно прямой кишкой, но это несколько больше сведений, чем нам хотелось бв знать, Винсент.) Разрозненные прокламации, провозглашения и врезки “от редакции”, как и прежде, бессвязны и неубедительны. Обсуждаемые проблемы власти и исторического предназначения потеряли всякий смысл (особенно после 24 февраля): это еще можно было б натянуть на цивилизованный мир середины 20 века, но не на нынешний и не для нас, когда и с ислама (особенно после 7 октября) сошел весь остававшийся западный романтический флер и он остался тем же, чем и был с самого начала: человеконенавистническим учением фанатиков и убийц.

Потому что ни на что, кроме “джихада”, никакие его Атриды не способны. Мало того, автор здесь прямо-таки любуется “прогрессорством навыворот”: если раньше главгерой у нас был носителем условно прогрессивной идеи хотя бы национального освобождения, а потом регрессировал до иконы и слился с пейзажем, то тут он же (хоть автор и маскирует его под сына первого экземпляра, но это так же неубедительно, как ожившие зомбаки, которыми стали некоторые персонажи первого романа) – явно носитель скрепной идеи “сделайте нам как было, не надо нам этих ваших либеральных новшеств”. Кстати, мертвые негодзяи тут тоже оживают в виде внутренних или закадровых голосов. А это такой себе прием сюжетостроения, ламерский.

И в целом да, эти романы из тех, что сильно выигрывают в пересказе. И, понятно, в экранизации. А поскольку у нас повторение мать учения (любого – взять хотя бы Золотую Тропу), то все лучше повторить читателю по нескольку раз. Например, историю в третьем томе нам уже рассказали в двух предыдущих. Дважды. Так что это кольцевая. Дальше, похоже, будет то же самое: фабула, изложенная 26 раз. Опять не знаю, хватит ли мне сил на эти “запиздюны”, пока всем не наступит “Крализец”, к которому наши передовые мусульмане и стремятся непонятно, зачем, но их упорство несомненно достойно лучшего применения. Вообще становится понятно, что вся эта сверхыдея с евгенической программой по “выведению нового человека” устроена по принципу пизды и хомячка (теперь наступает та фаза, когда хомячок покидает пизду).

Потому что последняя часть этого романа, в которой дубль главгероя натурально срастается с шай-хулудом, – это, конечно, вершина и шедевр, после которого уже ничего не имеет значения. Механика и биология, а также кинематика этого процесса неясны, но это так же нелепо, как Шварценеггер на белом коне в лифте. Возможно, это пародия, впрочем. Лучше, если это окажется пародией. Иначе зачем ему сапоги с такой чудесной новой кожей?

Про другие вопросы автору я уже упоминал, но тут возникают новые. Не только к климату планеты Учкудук (“три колодца” явно же вдохновлены “ловушками ветра” с Бархана, нет?). Почему экзоскелет главгероя увеличивает силу его носителя и придает ему слабо-антигравитационные свойства, если он состоит из кожаных пиявок, у которых из всей анатомии есть только реснички для сцепления друг с дружкой? Откуда у червяка внутри атомная топка, вырабатывающая кислород? Почему у синего меланжа запах корицы? Зачем человек-червяк сначала все рушит, а потом разрешает восстанавливать – подобная акция устрашения воздействует только на трехлеток? Почему он, развивший в себе могучее предзнание на тысячи лет вперед, записывает какие-то свои расчеты и показывает цифры сестре (у которой тоже немалые телепатические способности)? Орнитоптеры тут работают на реактивных двигателях, но машут крыльями. Это зачем? Почему умельцам читать в мозгу и прозревателям будущего необходимо подавать рапорты и депеши, записанные на проволочные магнитофоны? Почему их не внушают летучим мышам, например (как, кстати, летучим мышам устраивают дебрифинг, тоже остается загадкой)? Вопросы, вопросы… Нет, я правда хочу знать, потому что моя версия неутешительна: читателя просто держат за идиота.

Περίπατοι κληρονομιάς στη Θεσσαλονίκη | Heritage walks in Thessaloniki by Fani Athanassiou

My rating: 4 of 5 stars

Очень полезный, хоть и неизбежно пунктирный путеводитель по центру города – я такие очень люблю. И, конечно, название роднит с родным городом, где тоже издавали “исторические прогулки”.

Удивительно (и в то же время нет) обилие загадочных церквей и зданий, про которые, в общем, мало что известно. Может, то было тут, а может, это, но ясно что с какого-то рубежа здание посвящено Христу, потому что он нарисован на стене… типа такого. Это помимо турецкой отсечки (“что в этом здании делали 500 лет турки, не очень понятно”). Ну и 1912 год, понятно, называется “освобождением”.

Вечеслав Казакевич. Свободу небу!

я эту чудесную сказку читал в полном виде еще в рукописи где-то год назад (или даже больше), и мы пытались ее пристроить в какое-нибудь издательство, но все они – что в россии, что вне ея – публиковать ее зассали. не зассал, как видим, только неоднозначный “новый мир”, хоть и выпустил “журнальный вариант”. очень хотелось бы надеяться, что найдется кто-нибудь способный на издательский подвиг, проиллюстрирует ее и издаст в полном виде. а почему российским издателям было ссыкотно ее издавать, вы поймете, только прочтя ее до конца

---

Смотрел “по работе”, что называется, иначе некогда пока. Один из лучших культовых рок-н-ролльно-контркультурных фильмов, чуть припоздавший к эпохе, но все же успевший в последний вагон. По-ру называется “Исчезающей точкой” (а как же: вэнишинг – исчезающая, инговое окончание, значит по-русски тут будет причастие, пойнт – точка; те, кто его так назвал, само кино наверняка не смотрели), хотя это, конечно, “Рубеж исчезновения” (он в фильме даже показан). Чарующая Шарлотт Рэмплинг в роли примерно Смерти (а также, кажется, еще в одной роли, но вы ее там едва заметите), а в крохотном, однако важном эпизоде – Дейвид Гейтс из чудесной группы “Хлеб”. Ну и Ковальски, конечно – герой навсегда (он там полфильма не разговаривает – он _смотрит_).

---

вот вам воскресный концерт поэтому:

our brief respites

досуги наши резко вдруг сократились, поэтому только вот:

Вариант by Олег Стрижак

My rating: 3 of 5 stars

Начинается с довольно дурацкого объяснения Левенталя третьеклассникам, как читать роман. Но простим хотя бы потому, что стараниями Левенталя мы его читаем. Хотя, несмотря на свою похвальбу о тщательнейшей подготовке издания, они умудрились наляпать туда опечаток и не исправить их. Лучше б молчал, честное слово. Но существование предуведомления в “Мальчике”, насколько я помню, оправдать было гораздо труднее, оно там совсем глупое. Сам жанр “истерического реализма” (а тут он в чистейшем своем виде) не требует пояснений. Объяснить спекулятивную историю невозможно, ею можно только наслаждаться.

Делать вид, что авторское примечание “[об этом после]” (в разных формулировках) действительно имеет под собой какую-то основу, очень наивно. Теперь-то мы уже знаем, что никакого “после” уже не будет: что есть, то есть и никуда уже не денется. Россия застряла в своей дурной кровавой бесконечности даже без всяких сослагательных наклонений. Как никакого “завтра” не было у ВОСРа, что автор нам сообщает прямым текстом (и это понимали немецкие коммунисты, в частности). Тем актуальнее читать (с чуть сдвинутым прицелом после февраля 22 года, конечно) о войнах советов столетней давности, когда обреченная россия пыталась оттяпать себе лебенсраум у окружающих народов. Агония российской империи, как мы знаем, сильно затянулась ревампом в виде совка, и до сих пор не кончилась. И мы до сих пор видим, что война эта – такое же дикарство и варварство, как и 100 лет назад (а массу оболванить все так же легко): и цивилизованная Европа опять сдерживает вполсилы эту гнилостную массу россии.

Стоны Стрижака по сталину и нытье по т.н. “великой россии” и в других книжках неприятно резали слух, а тут на усугубленном фоне стенаний по Балтийскому флоту, с которых все начинается, и вовсе начинает казаться, что хорошо, что автор не дожил до нынешних безобразий, иначе разочаровываться в нем было б гораздо неприятнее. Но всю книжку, конечно, можно предварить эпиграфом: “Эх, какую Цусиму просрали…” Хотя там еще поди угадай, правда, стебется он или нет с этой его прекрасной завирально-конспирологической идеей, что “великую россию” на своем хребту вынесли сталин, объединившийся с царскими генералами против ленина, троцкого и прочего еврейского заговора, управляемого, конечно, английской разведкой. Англичан Стрижак ненавидит просто иррационально и махрово, они для него хуже германских нацистов, ему и Хитлер – “тов.”. (Украину же он презирает – вот и говори после этого о нынешней повесточке: да эта повесточка в паРаше всегда гноилась.) Правда, мысль о том, что его собственной страной в 21 веке будет несменяемо править чекистская вошь (т.е. ставленник тех же евреев, которые загубили доблестный Балтфлот и пытались отправить страну псу под хвост), он вряд ли подпускал в свои воспаленные фантазии. Но читать его мы уже научились с прищуром и присаливая: например, омерзительное слияние РПЦ и ГПУ он изображает как нечто благое и прогрессивное ради укрепления государства. В общем, он махров, но вполне потешен, как мог бы быть потешен Фоменко, если б был грамотен и умел писать.

Но вообще, конечно, если относиться к этому тексту как к чистой литературе, это –  надстроенная вселенная Пинчона, что особенно подчеркивается лихорадочным полубредовым выбарматыванием стрижаковского варианта истории с этими раздражающими намеками курсивом, что на самом деле все было совсем не так (а как – не говорит, наверное, “дальше не придумали, импровизируем”). Начиная уже с рассуждений о руси и окраинцах – понятно, что все та же кольцевая сейчас, и, повторюсь, неизвестно еще, на какой станции автор сейчас бы влез в вагон. Не передать словами, до чего нелепо смотрятся сейчас все эти стоны по “великой империи” и некоторым ее “вождям”, можно ржать и тыкать пальцами.

Хотя предметный урок такого текста в том, что куда там виконианству – “нарратив” истории имеет гораздо меньше смысла, чем пресловутые спирали, и тут это показано наглядно. Кроме того, есть и несколько ценных замечаний, так что совсем уж списывать Стрижака со счетов не стоит: например, он утверждает, что в россии армия и госбезопасность открыто взяли политическую власть в 1973 году, когда Суслов ввел Андропова и Гречко в политбюро. При всей вроде бы бредовости заявления (как и с возвратом Сталина от марксизма к русской имперскости) гнилую цикличность российской истории эти тезисы отражают хорошо. Ну а гипотезы насчет того, что Мандельштам пострадал не за поэзию, а за эсерство, а “Слово о полку Игореве” – пародия и насмешка, а не славословие (пародией, кстати, он считает и “Государя” Макьявелли), – сами по себе вполне прекрасны и потешны. Заметим в скобках, что иронию СоПИ-то он видит, но вот “Скифов” Блока хавает по номиналу и называет “величественным стихотворением”. Так что тут тоже закон что дышло.

Хотя общее владение материалом все-таки сомнительно, например: в обмолвке про отравление Брежнева “на военно-воздушной базе под Владивостоком” в 1974м “после переговоров с Фордом”. Ни на какой базе Брежнев тогда не был, брехня это, переговоры шли на госдаче на Санаторной, а кондратий его хватил во время проезда по городу, мы все это видели. Тов. Горская, судя по всему, никогда не была женой Блюмкина перед тем, как его сдать, а уже год как была замужем за собственно Зарубиным (а Блюмкину ее просто подложили). Но не приврешь – считай, не жил. Самое потешное – какая-то фантастическая хуйня о происхождении псевдонима “Оруэлл”: “золотой источник”. Серьезно? Оруэлла, как и всех англичан, автор ненавидит люто, и это, конечно, очень смешно. Начинаешь подозревать в нем идиота.

Далее: Француа? Туссен-Лювертюр? Для того, кто педантично проставляет 2 т в слове “санкюлоты”, это непростительно. Вообще с Францией у него странно: он, например, считает, что в революционной Франции в ходу были копейки. “Чёрчилла” зато он, в общем, пишет правильно, только зачем-то с мягким знаком на конце. Впрочем, Джерома Хорси он обзывает совершенно неопределимым “Горсеем”, газету “Таймз” – “Теймс” (видимо, путая с Темзой), “Уэссекс” “Уссексом”, так что чего-то хорошего в этом смысле ожидать от автора нельзя. И с немцами у монокультурного странные отношения: там не только Гитлер ему “тов.”, но и “Бетговен” присутствует. “Книгу джунглей” Киплинга он называет “Джангли Бук”, и вообще с английским у него полный швах (его трактовка термина “холодная война” такова, что просто караул). В общем, поневоле задумаешься.

Но в целом, конечно, если отбросить экивоки и попытки оправдать автора, отталкиваясь от его предыдущей книжки, засунуть все это ферштейерство в жопу, следует сказать, что “Вариант” – никакой не шедевр постмодернизма, а махровая, посконная и ватная псевдоисторическая агитка и ебанина, которой до истинного истерического реализма – как до Китая раком. Это текст, склепанный по известному принципу: “я смонтирую все так быстро, что вы ничего не поймете”. На руку это только нынешнему крысиному режиму и его культуртрегерским подсиралам, ясное дело.

Хотя если б он, не становясь на антиленинскую сторону Сталина и Дзержинского, постарался (пусть сколь угодно истерично) вскрыть грызню совков (сталинские чистки верных ленинцев и вообще замену марксизма и ленинизма аппаратно-бюрократическим сталинизмом), этому “варианту” цена была б побольше. Но у нас перекос. Ленин и Троцкий губили “великую россию”, а Сталин и “царские генералы – спасали”. Правящий класс, возникший под-Ленина мы видим (большевицкий), а не менее отвратительный правящий класс под-Сталина – нет. Между тем он дожил до 21 века. Ну и оправдывать массовые чистки тем, что фракционные заговоры действительно существовали, самооговоры считать признательными показаниями, о пытках забыть вообще… для этого нужно и впрямь быть несгибаемым сталинцем. Бо’льшую хуйню придумать, конечно, можно и даже не очень трудно, но столько ее увлеченно поддерживать – для этого нужна поистине каменная жопа, железное сердце и бетонные мозги.

---

Имперский агитпроповский лубок про т.н. “великую русь”, которая сводится, понятно, только к Киеву, таинственному Мурому с его предместьем Карачарово да некой “восточной заставой”. Глухо упоминается Новгород. Актерская игра тут на уровне сельской самодеятельности, но лишнюю звезду дадим за спецэффекты, потыренные у Хэррихаузена, да изобретательное изображение 100-тысячных массовок (которых, понятно, не было). Смысловое наполнение – обычная расистская белиберда и великодержавное вранье с казахскими, узбекскими и киргизскими актерами, обезображенными гримом. Кто “играл” Соловья Разбойника и Идолище Поганое, выяснить не удалось, а это там самое интересное.

Псевдоисторическая хряпа (в каждой нацкультуре такие есть, конечно), но достойная и неторопливая – на сюжет примерно Сенкевича, а он драл у сэра Уолтера Скотта без зазрения совести. Достоинство же ее в том, что в очередной раз наглядно показывается зло христианства и особенно – организованных его форм. Последние 20 минут – собственно битва при Грюнвальде – вполне зрелищны, хоть по необходимости и импрессионистичны.

---

something watched

Продолжаем изучать совецкие киносказки. Эту в детстве я, кажется, не видел, хотя вышел фильм, когда мне было 10 лет, так что мог и посмотреть. Последний фильм Роу снят уже совсем на отъебись, ничего нового в нем нет, и рассчитан он совсем на трехлеток. Примитивность в нем уже зашкаливает – все те же дрессированные озвученные звери и аналоговые спецэффекты. Георгий Милляр, опять переизобретший Бабу-Ягу так, словно она “уже 200 лет в климаксе”, как ему посоветовал какой-то гример для разнообразия, ситуацию уже не спасает. Этнические консервы в духе хора им. Пятницкого с самой идиотской строкой Михаила Ножкина о россии: “всегда веселая и чуть печальная”, – добавляют шлаковости. Единственный плюс – этот фильм подарил нам в язык реплику “Маленькая рыбка лучше большого таракана” (произносится кикиморой-кухаркой в исполнении Веры Алтайской). Ну и короткий танцевальный дивертисмент кровавых разбойников Бориса Сичкина и Савелия Крамарова (травести). В общем, мы всегда стараемся отыскать везде что-то хорошее.

Глупее американской кинофантастики 50х годов – только совецкая кинофантастика, но первая “Плюха” побивает многие рекорды глупости. Одни 30летние актеры, деревянно изображающие подростков вдвое младше себя достойны Оскаров (морщинистый Стив Маккуин в особенности – тут вообще хорошо видно, что его актерская слава сильно преувеличена). Старшеклассница под 40, правда, хороша в своей возрастной категории. К положительным сторонам можно отнести создание того слащавого американского местечкового рая (где водится страшный калиновый конфитюр), который неоднократно пародировался и воссоздавался кем не, от Линча до Уидона. Но тут он показан всерьез. Плюха (которая у русских адаптаторов почему-то Капля) умеет только небыстро ползать и всасывать в себя людей.

Да, а смотрел я его для работы – нужны были обстоятельства произнесения последней фразы. Выяснилось, что автор наврал.

Вторую Плюху (1972 года) я не смотрел в силу совсем паскудного ея качества и недобываемости некоцанной версии (все, что мне попадались, – какое-то говно в смысле качества во всех смыслах). Зато ремейк через 30 лет гораздо активнее и смотрибельней, с приветами Стивену Кингу (потому что сценарий рисовал Дарабонт), хотя ничего нового к жанру “молодежного воплера” не добавляет. Плюха умеет теперь много новых гитик – она овладела наружным пищеварением, плюется кислотным желудочным соком, быстро плавает по канализации и вообще перемещается с реактивной скоростью, а также выпускает щупальца. В крохотной роли врача в горбольнице здесь чудесный Джек Нэнс, остальные ну так. Прочее занимательное можно прочесть в тривии.

Один из тех великих романов, которым не повезло в переводе – ни на русский, ни на кино языки. Ру-перевод имени Воениздата мы трогать не станем (хотя про него всегда ходила шутка, что от романа в нем осталось только мертвое, а вот все нагое вычистили), а вот кино получилось спрямленное, как любые экранизации (ну и тоже без особой наготы, понятно, потому что это 1958 год, всего через 10 лет после выхода романа), хотя само по себе и вполне хорошее как двухчасовой этюд о власти. Только это от книги и осталось.

Как ни удивительно, эту аналоговую сказочку 80х я не смотрел, когда ее смотрели все на видеокассетах. Наверное, тогда б она произвела впечатление сильнее – например, как “Ива” (хотя до “Принцессы-невесты” ей, конечно, далеко). Она совершенно несамостоятельна и вторична, если не третична, хоть ее и Хьёртсберг написал (а может и поэтому), но на грим и декорации посмотреть, конечно, стоит. Хайлайт: когда принцесса Лили трансформируется в темную невесту, у нее мгновенно отрастают монобровь и декольте до пупа. Это кое-что нам сообщает об эстетических предпочтениях Князя Тьмы Тима Кёрри, конечно. Ну и представления Ридли Скотта о драматизме и показе характеров явно покоятся на крупных планах. В случае Тома Круза это не работает, но режиссер, видимо, этого еще не понимал, когда снимал кино.

Я, конечно, Азимова давно не перечитывал, но не припоминаю, чтобы он писал такую невнятную хуергу, какая получилась у сынка советского кинобонзы. Все представления о вечности у съемочной группы сводятся к обилию стальных конструкций с заклепками (это непременное условие), мигающих огоньков и ламп дневного света, а также красных цифровых табло марки “Электроника” с совецких автостанций (и на всех мелькают какие-то бессмысленные цыфры!). Играть никто не умеет даже телеспектакль, а Жженов и Юрский разучились. Фемина из будущего больше всего смахивает на кооперативную советскую девушку, требующую подходцев. Там есть даже заслуженный карлик совецкого союза Федоров – ну уж он-то, будучи физиком по образованию, мог бы постыдиться в таком сниматься; мало того, у кина есть даже консультант проф. Капица. Что не помогло, в частности, последнему кадру: наш герой уходит вдаль по обочине шоссе навстречу грузовым фурам, хотя слева в метре от него, за газоном – отчетливо маркированная пешеходная дорожка.

Человечное кино о бесчеловечной войне (при том, что война до некоторого предела была, в общем, “джентльменская”): такой “мертвец на Западном фронте без перемен”. Снято очень изобретательно, длинные планы имени Хичкока и Кубрика, тайные монтажные склейки, звезды экрана в самой глубине окопов. Очень рекомендую – достойное кино.

Решил вот вдохновиться перед индийским редакторским проектом. Заодно продолжаем знакомится и вспоминать советские киносказки (но уже шкрябаем по самому донышку). Это кино объединило в себе худшее, чего за всю историю добились как Болливуд, так и студия имени Кой-кого и совкино вообще. Халтура с пестнями и танццами. Только в индийский уцененный балаган за какие-то лютые кроры индийских денег неплохо вписываются грузинские актеры (им-то что – у них командировочные в капстране). Говорят, правда, совки потом перемонтировали оригинал и как-то иначе назвали, и кино стало чуть ли не на треть короче (кстати, на цитируемой афише они умудрились обойтись без главгероя). Я смотрел советскую версию и вот под этим названием: полная была бы совсем невыносима. Да, в крошечной роли тут снялся пан Гималайский, так что если станете зачем-то его смотреть, зрение вас не обманет, как не обмануло оно меня.

---

some extracurricular results

Zorba the Greek by Nikos Kazantzakis

My rating: 4 of 5 stars

Ну вот наконец-то пора браться за настоящую литературу. И сразу – удивительные открытия: Алексис Зорба, оказывается, не просто “грек”, а македонец, и на сантури учился играть в Салонике у Реджепа-эфенди. Мелочь, а приятно.

Еще одна особенность, которой я как-то не осознавал раньше: это, по сути, буддистский роман, потому что Будда в нем присутствует с первых страниц в виде учения, на которое постоянно ссылается главгерой. Отправляясь управлять рудником на Крит, он читает Данте и пишет некий труд о Будде (в реале это пьеса самого Казандзакиса). Ну и далее наш герой стремится к некоему изводу просветления, а Зорба у него на пути – некто вроде тхеравадинского бодхисаттвы-трикстера, лукавого дзэнского учителя, существующего только в моменте, но зато со внезапной палкой недвойственности. О том, что Ошо считал Зорбу Буддой, я тоже, честно говоря, не знал. Но отношения героя-рассказчика с буддизмом так и остаются не только непроясненными, но и неразрешенными. [Здесь было несколько ценных соображений о буддизме, но они почему-то не сохранились при перелете, а теперь я их забыл. Ну и хуй с ними.]

Историческим закадровым фоном также растянуты усилия по спасению греков от большевиков и турков на юге россии.

Буроугольный рудник, правда, находился в совершенно другом месте, где мы не были, поэтому искать его на Крите, где мы были, в общем бесполезно: https://manidevelopments.com/stoupa-z…. Хотя на самом Крите этот рудник скорее всего гипотетически располагался в Плакиасе на ЮБК, судя по топографии и описаниям. Но нечеткий в романе не только хронотоп, но и экономика: непонятен, например, принцип, по которому наш герой управляет добычей лигнита и чьи деньги так привольно тратит. Механика канатной дороги для перевозки леса тоже неясна – почему, например, стволы, раскаляясь, обугливаются и от них летят искры. Т.е. это, конечно, зрелищно, но совершенно бессмысленно.

Этическая неопределенность тоже присутствует – прекраснодушный герой ведет себя как мудак по отношению, например, к Бубулине, да и к самому Зорбе. Роман, как видим, вообще зиждется на зыбкой сансарической неопределенности: куда ни кинь взгляд, все понятно не до конца. [Здесь было еще несколько ценных соображений об этике, но они там же, где и соображения о буддизме. Хуй и с ними тоже.]

Хотя, сказать правду, эта шаблонная двойственность – противопоставление якобы естественной цельности и простоты народа искусственной книжности интелей – изрядно заебала. Лично я нихуя хорошего в этой т.н. простоте и (псевдо)народности не вижу. В мудовых интеллигентских рыданиях, правда, тоже. А третьего никто из писателей как-то не озаботился придумать.

Перевод (не самый новый), я подозреваю, довольно сплющен (как и перевод “Капитана Михалиса” на русский, поэтому не думаю, что с остальными романами Казандзакиса на русском все хорошо) в сторону ущербно понимаемой “нормативности”. Все дед-щукарство устной народной речи убито напрочь, поэтому все персонажи выражаются просто вербозно, монотонно и очень занудно.

Buddha by Nikos Kazantzakis

My rating: 2 of 5 stars

Учитывая, что пьеса существовала в четырех версиях, отражавших различные перипетии греческой истории с разгрома Венизелоса начиная, к Малоазийскому фиаско и отходу от совецкого коммунизма вплоть до успешной анти-муссолиниевой албанской кампании гитлеровской оккупации, и поначалу называлась “Янцзы”, а также что буддизмом автор “увлекся” не где-нибудь, а в Вене, удивительно, что такое укорененное в  сансаре произведение в итоге вообще так называется. Но первая версия, написанная свободным стихом, была уничтожена, вторую – прозой – он порвал, а третья не состоялась вообще, хотя дожна была вроде как стать киносценарием. Кино Казандзакис вообще считал самой буддийской формой искусства, поскольку оно “способно создавать людей, идеи и страсти из света и тени и уничтожать их”. Будда для него должен был стать просто глазом, а сама пьеса – промежутком между двумя снами. Но этот заход в сюрреализм не состоялся, что очень жаль.

Потому что, несмотря на расхваленность критики, пьеса вполне провальна, и, кажется, на сцене ни разу не ставилась. Ну, для начала, потому что это скучно. “Свободный стих” нынешней версии может считаться таковым, только если мы поэму Гинзберга “Вой” считаем стихами – не исключаю, впрочем, что вся поэзия потерялась в англопереводе, потому что сейчас тут все звучит пешеходной декларацией, а красоты нет ничуть. Кроме того, реплики у него неаттрибутированы.

По смыслу же говоримого олицетворять Будду только лишь рекой Янцзы (почему ею-то? где Китай и где Будда вообще-то) видится мне довольно верхоглядским решением. Вроде поисков иголки не там, где потеряли, а там, где светлее. Автор что знал, то и описал – а знал он только толстого и веселого монаха Будая, он же “счастливый Хотэн”, но Будда он разве что некоторым (немалым, надо сказать) натяженьем воображения на доли мозга, как в чань-буддизме. Что, понятно, резко снижает интерес к этому произведению неясной родовой принадлежности. Теперь и весь “буддизм” “Зорбы” воспринимается гм несколько иначе. Это все не всерьез.

Жители Китая у автора, к тому же, носят кимоно, что как-то резко подрывает доверие к познаниям автора о Дальнем Востоке вообще. Мироздание свидетель, я очень хотел, чтоб эта книжка мне понравилась.

---

что ж, просили откликов на кино – теперь будут и отклики

Как и многие, смотрел я его в детстве, когда он только пошел в кино, но было мне тогда 10 лет, поэтому помню только свой облом от первого танца прачек и того, что поют на непонятном языке. Теперь стало понятно, на что там смотреть. Сама по себе это довольно примитивная оперетта с парой хороших мелодий, но все искупают:
– общий дух Средиземноморья;
– подчеркнуто негламурные углы Тбилиси, на фоне котооых происходит все сценическое действие: в 1973 году они изображали начало 20 века, а в прошлом году, перез полвека после съемок, остались во многом неизменными, и некоторые углы я даже узнавал (например, каменную лестницу, с которой в начале спускается Вардо, раздавая стирку);
– обилие старых вещей в каждом кадре – просто видно, с какой любовью подбирали реквизит;
– лукавые физиономии Софико Чиаурели и Вахтанга Кикабидзе – они оба очень, очень, конечно, смотрибельны;
– дуэт чарующей и стройной Алисы Фрейндлих (о наличии кого в этом фильме я напрочь, конечно, забыл) и Кахи Кавсадзе, играющего условного итальянца, эдакого учителя танцев Раздватриса, вот только больше всего он похож тут на обезумевшего Джона Клиза, старающегося вести себя пристойно;
– общий ансамбль водевильных клоунов с их отточеной хореографией (далеко не только в танцах, но и в мимике и жестах);
– ну и, в общем, Ия Нинидзе, которая кривляется очаровательно и потешно, но все-таки переигрывает, хотя для ребенка очень даже хороша.

Такого свободного кино больше, конечно, не снимают – такой длины, с нешаблонными поворотами сюжета и смешением жанров: и плакатаная лобовая сатира, и пародия, и оперетта, и все на свете. Вот за это мы старое кино и любим, даже театральщину в нем. И Питер О Тул, конечно, совершенно чудесен, к тому же снимался бесплатно и считал его (черной) “комедией с трагической разрядкой”.

Кино декоративное, но совершенно бессмысленное, как лица актеров Ланового и Вертинской (которой 16 лет, конечно, не дашь). Естественен тут только, пожалуй, Мартинсон (угольщик Филипп), а все остальное никакой критики не выдерживает. Кроме того, по сюжету фильма возникает сильное подозрение, что Ассоль – не дочь Лангрена. Ну а 2000 квадратных метров шелка на паруса – это одно из самых гениальных решений в истории мореплавания, конечно.
Грина я не люблю, это, на мой взгляд, писатель очень плохой и небрежный, читателя (как и эта киногруппа – зрителя) считает идиотом – но надо отдать ему должное: назвать романтичную глупую девушку Asshole – это был, конечно, далеко заводящий жест мизогинии и вообще человеконенавистничества. Почему его сказочку о человеческой глупости до сих пор воспринимают так, будто глупость – это что-то хорошее, для меня загадка.

Лучшее шоу на Земле. Телеверсий, правда, существует несколько даже без последней ревамповой, которую мы покупать не стали. Эта – Сиднейская, 2001 года. Трогательного номера с поцелуем в ней нет, но он был в предыдущей, которая у нас осталась в доме. Но Франческа Ганьон тут настоящая.

Прекрасное ирландское житейское кино, в общем спокойное, но полное скрытого драматизма, как почти вся ирландская жизнь, со звездным составом настоящих ирландских женщин – Мэгги Смит, Кейти Бейтс и Лоры Линни (также в фильме снималась правнучка Шона О Кейси). Чуваки пытались снять его 18 лет (и местами это гм заметно – главный актерский ансамбль успел несколько состариться)

здесь Шаши о нем чуть подробнее

---

cinema very T

устав от букв, мы стали больше смотреть кина, но писать о нем лень. но если хотите, буду – только дайте мне об этом знать в явном виде

---

a sad news day

вчера умер Нили Черковски – поэт, младший битник, друг и биограф Чарлза Буковски

я только читал его биографию Хэнка (великолепную) и перевел два стихотворения, уже военных: “Украине” и “Смерть жизнь“. мы были в контакте в фейсбуке, и я попросил у него разрешения опубликовать перевод первого стихотворения. он мне его дал, разумеется – и попросил быть осторожнее в россии. я все надеялся, что мы пересечемся где-нибудь, скажем, в Париже – он ездил туда и бывал в одном хорошем независимом книжном. но нет. ему было 78 лет

surprisingly

Aleko by Kenneth Matthews

My rating: 4 of 5 stars

Еще один роман из тех, которые сейчас уже никто не читает, удивительный экспонат: маленький английский гей-роман 1934 года на греческом материале.

Действие, как и в “Маге”, происходит в частной школе на том же острове в 1932 году. Но тут препод предпочитает ученика молодой жене. Вернее не так – лживый греческий мальчик 16 лет коварно охмуряет романтичного, но очень квадратного британского препода 24 лет, который постепенно впадает от него в психологическую зависимость. Шарм здесь еще и в том, что мальчик не просто грек, а грек с Сицилии, т.е. колонизатора соблазняет как бы колонизуемый колонизатор… т.е. колонизирующий колонизуемый, ну или колонист в квадрате, тут как посмотреть. Парочка сюжетных ходов отсюда к Фаулзу тоже перетекла: псевдообманки топоса и псевдосамоубийство одного персонажа.

При этом автор, как известно, всячески отрицал, что это роман “о гомосексуализме”, оправдываясь воспеванием красоты, Греции, античной гармонии – того, что он называет “дорийским ладом”, т.е., по Аристотелю – вот этого энтузиастического средиземноморского тона жизни, ведущего к экстатическому возбуждению чахлого северного цивилизационного прогрессорства. Что, в общем, конечно правда, но в 30е годы подписываться под эту повестку не было ни выгодно, ни популярно. Более того, литературных туристов из англоязычного мира тут тоже особо не было, и в 20-30е годы о Греции почти никто не писал (все лишь вспоминали османскую Турцию, если не вообще Византию). Тогда это были эдакие задворки Европы.

Но у них там своеобразные педагогические практики были, конечно: преподаватель, например, уходит от молодой жены спать “к мальчикам” на крышу. Ну и так далее. Я это к тому, что в нынешней россии за такую книжку автору, переводчику, издателю и читателям бы, конечно, не поздоровилось от охранителей сомнительных духовных скреп и узаконенного домашнего насилия, но, поскольку там считают, что гей-литературу для старшего школьного возраста изобрели какие-то девочки летом в пионэрском галстуке, то, возможно, этот роман окажется слишком хорош.

Тут же прекрасный образчик английской неломолвки: “I have read your letter: twice to discover what had happened to yourself, and a third time to discover what had happened to your style.” Всегда теперь так свои письма начинать буду.

Selected Poems by John Fowles

My rating: 4 of 5 stars

Из предисловия полезно было узнать, что во время сочинения “Мага” среди любимых писателей Фаулза были Фланн О’Браен и Стратис Циркас. Циклы “Аполлон” и “Микены”, конечно, должны входить в канон филэллинской литературы. Хотя сами по себе они вполне самостоятельные лирические высказывания и не в смысле воспевания Греции, а в смысле отражения не самого простого периода в жизни автора. И это, конечно, не проза, битая на строчки, формальных красот и хитростей там вполне много.

Есть афористичное, но цитировать не буду, сами прочтете, а несколько и вообще совсем гениальные (есть и антивоенные). Хотя провозглашенная редакторская политика (почти не включать те стихи, в которых автор язвит над миром, кроме т.н.”больничного цикла”) заставляет заподозрить в составителе мудака.

---

чуть подробнее. кино дрянское, но снималось в родном городе, и в нем присутствуют три знакомых артиста и один старый друг артист-по-жизни. пруфпик – это перекресток заезда в порт ниже центральной площади с видом на перроны пригородных электричек. каким это место было в июне 2012 года, конечно:

но продолжим

Персивал Эверетт охуительный писатель, кино по нему получилось очень прекрасное – с отсылками к Фланну О’Браену и Гилберту Соррентино, конечно. и да – здесь 8 минут экранного времени присутствует дочка Дайаны Росс, от которой невозможно взгляд оторвать

---

вот еще песенка про наш район в нескольких версиях:

some reading done

Доктор Гарин by Vladimir Sorokin

My rating: 4 of 5 stars

Хорошая фантазия, всеобъемлющая такая, радостная и оптимистичная (если сравнивать с реализовавшимся фашистско-клерикальным миром его предыдущей трилогии). Радует распад россии, конечно, наличие ДВР (хоть и в городе на букву Х) и приветы Барроузу (говорящие жопы, напоминающие вельветовые валентинки с четырехпалыми ручками, оставшиеся от мировых лидеров в эдаком Fletcher Memorial Home на Алтае, в частности). Хотя газетная куплетность, как и у ВОПля, проникла и сюда (плохой человек Вут, например). Но литературно доктор Гарин – это, конечно Лемюэл Галливер, и ключ к его странствию по идеальной Сибири Потанина – в бессмертном романе декана Суифта. Недаром пунктиром по всему тексту разбросаны разрозненные страницы других книг, а макгаффином служит тамошний извод то ли рукописи Войнича, то ли кодекса Серафини.

Пример оптимизма:

“…да и времена тогда были не сладкие: новая монархия, после Постсовка всё в России кроилось заново, многое шло под нож. Были введены сословия, телесные наказания, цензура, реформа устной речи, мундиры в учреждениях, каторга по образцу XIX века, ну и новое дворянство, естественно.”

Пример сарказма: зомби, любящие совецкий рок и Цоя, который, возможно, и сам зомби, потому что после гибели его много где видели.

Кто бы там ни писал сноски, сам автор или его редактор, лучше бы они этого не делали. Редактор тут, конечно, не равен его отсутствию у ВОПля, но это, кажется, один и тот же человек:

“дубинка blackjack”
“Плаксивые губы”
“Запыхавшийся голос”
“Своей четырёхпалой рукой пациент вытащил зубную щётку…”
Опять ремарками служат глаголы, не выражающие говорения: улыбалась, дымил, вплоть до чудовищного: “– Это не я, – спокойно ел кашу Владимир.” “– Это не я… – жевал тот.” Или “– Шизоиндукция! – откинулся в кресле Гарин.” Объясните уже кто-нибудь автору, а?
“Началась битва трёх. Они старательно лупили себя дубинами…”
“Полные руки стягивали серые краги”

Ну и непонятно про ноги главгероя: он зачем-то ими топает, пытясь согреться, и явно чувствует, как их охаживают веником в бане. Автор, мне кажется, иногда забывает, что они у Гарина титановые.

Наследие by Vladimir Sorokin

My rating: 4 of 5 stars

Продолжение маньчжчурской опупеи. Газетной злободневщины тут поболе с самого начала, но метафора “транссибирского экспресса” вполне тугая. Откуда в ней что, лень разбирать: диапазон тут от “тесной печурки Лазо” и “этого поезда в огне” до корейского снегореза с приветом Пригову. И все – в самом деле русское национальное наследие, кровавое и тошнотворное. Этих недоумков, которые обнаружили тут якобы “детское порно”, надо бы как-то отменить самих, а заодно нефигово было б запретить и всю эту их ебаную страну с этим ее наследием. Вот что сейчас поистине непристойно.

Ключ здесь – Алиса в Стране Чудес, понятно, но помноженная на “Два мира” Зазубрина и “Разгром” Фадеева, с толикой накокаиненной чеховщины и галантерейной тургеневщины. Конструктор из штампов, в общем – опять наследие, куда ни кинь.

Написано в целом лихо, речь главгероини, веселый матерок и идиотские приебутки-прибаутки текст только украшают, иначе б от ВОПля он был неотличим. А, ну и прекрасные речевые характеристики почти у всех героев. Но с заунывным сказом, построенном на инверсиях, автор, конечно, переборщил.

Продрочки:

Озеро Ханку автор путает с полуостровом Ханко в Финляндии. Ханка склоняется, и Ханко никто ее не называет.
С японскими реалиями, как и у всех них, дело швах: шоджу, шуши и проч. фонетический шлак с шамканьем.
“Обидчивые губы” (ну или “обиженные”, потом, уже у другого персонажа, они “спокойные”… что у него вообще с губами-то? В прошлый раз были “плаксивые”)
“Она покусывала свою губу.”
Опять идиотские ремарки, но это, видать, уже не лечится: “— Диковата, диковата, — кивал седеющими прядями Пётр Олегович.” “— Очень вкусно… — попробовала Таис.” “— Ну вот! Рецепт моей бабушки! — поднял палец Телепнёв.” Вплоть до шизофрении, как видим.

Ну и удивительная псевдолитературная ахинея, смешанная с навязшей в зубах гастрономией:

“— A propós, о конвертации. — Киршгартен подцепил на вилку маленький груздь и, не жуя, проглотил. — «Infinite Jest» благополучно переплели, а «Gravity’s Rainbow» неистовый Арик слепил… и?
— И! — тряхнул прядями и щеками Телепнёв.
— И, — зло скривил губы Протопопов.
— И… — с сожалением причмокнул Лурье.
— А почему, я вас спрошу? — грозно пророкотал Телепнёв. — Ну вот! Да очень просто: litmoloko весьма глубоко! То, что не становится маслом, — тонет! Белая метафизика! «Rainbow» потонула в сыворотке!
— И погасла! — добавила Лидия.
— Но творог, Пётр, состоит не только из масла, но и из сметаны, — заметил Лурье.
— Кто спорит, Петя?! — вскинул руки Телепнёв. — Но от «Gravity’s Rainbow» безумного Арика до сметаны — как от нашего Алтая до Уральских гор! А вот Ролан переплёл «Der Mann ohne Eigenschaften» ве-ли-ко-лепно! Там и масло супер-флю и сметана, и творог поэтому — отменный, пластовой!”

И вот смешное профессиональное:

“— Переплётчик должен объяснять. — Лидия приблизилась к Киршгартену, глядя с лукавством изподлобья.
— Он никому ничего не должен, — холодно проговорила Ольга.”

---

и пара слов

---

some reading and watching

Манарага by Vladimir Sorokin

My rating: 4 of 5 stars

Побываем с народом опять. Роман про книжных блогеров и практики чтения в нынешней россии, которые сплошь развитие гастрономической метафоры по мотивам Брэдбери. Ничего особо нового, много тошнотворного, но написано получше, чем у ВОПля, хотя не покидает ощущение, что мы читаем одну и ту же книгу одного и того же автора, только этот – с оральной фиксацией. Хотя ВОПль – постмодерн для совсем нищих, Сорокин – просто для очень бедных. Компенсирует фегутами и лохматыми псами.

Насчет прогностической силы автора у меня тоже сомнения. Нетрудно быть провидцем “русского мира”, который, как из кубиков, состоит из конечного набора идеологем, символов и артефактов. Если произвольно сочетать их, вот и получится все та же дурная и жуткая повторяющаяся бесконечность, в которой мы как бы существуем. Сорокин, как и ВОПль, понятно, тут просто хроникеры. Но пародии, жонгляж и вольтижировка забавные.

Потешным манером и у него гастрономия переходит в географию, когда речь заходит о суси. Рускописатель, который не упадет в эту яму, видимо, еще не родился. Еще из странного: у него герой на машине “рассекает шоссе”? “На Майами”? WtF?

Рассказы о Анне Ахматовой: из книги “Конец первой половины XX века” by Анатолий Найман

My rating: 5 of 5 stars

Превосходно, поэтично и честно. На самом деле эта небольшая книжка позволяет лучше понять АА, чем все три тома ЛЧ. И не только ее, но и окружение, и само время. (Ну и здесь же превосходные экзерсисы в стиховедении заодно.)

…А время у нас все то же, дурная совецкая бесконечность – вот взгляд на образование из начала 50х:

“Нам преподавали не изящную словесность, не заставля­ли сопереживать положительным персонажам, зато и не говорили, как через тридцать лет моим детям: «Евгений Онегин был одет во все ненаше».”

Сам по себе Найман, конечно, прекрасен и безотносительно к АА. Вот, например, вполне безжалостно и точно:

“Хотя ленинградцы при всякой возможности подчеркивали свою несуетность, аристократизм и то, что живут «торжественно и трудно», они жили обыкно­венно, разве что угрюмей и бездеятельней, чем в столице.”

А вот нетленное уже от АА:

«Обречено. Постройка рушится в одно мгно­венье… Сталин весь день слушал «ура» и что он корифей и генералиссимус и как его любят, а вечером какой-нибудь французик по радио говорил про него: «Этот усач…» — и все начинай с начала».

И цитировать можно бесконечно и благодарно. Она вообще, судя по всему, была одним из вменяемейших людей в россии хаха века. И вот удивительное созвучие вдруг: у Барроуза были “routines”, у АА – “пластинки”, хорошо обкатанные на публике драматургически выверенные номера разговорного жанра. Самоирония АА по-прежнему вызывает восхищение.

А вот еще одно неожиданное  созвучие:

«Приехала в Москву утром, уезжала вечером, видеть никого не хотелось, с вокзала поехала на извозчике к Иверской, помоли­лась, потом весь день ходила по улицам, было так хорошо быть никем».

У Хэнка это было лет через 30: “Нью-Орлинз, город, где никто не знает тебя по имени”.

Вот же вообще вневременное, из 1964 года, когда сместили Хрущева:

«Это Лермонтов. В его годовщины всегда что-то жуткое случается. В столетие рождения, в 14-м году, первая мировая, в столетие смерти, в 41-м, Великая Отече­ственная. Сто пятьдесят лет — дата так себе, ну, и событие пожиже…»

А что у нас случилось в 2014м? То-то же.

Отношение АА к мировой поэзии, которое автор здесь разбирает подробно, похоже, было проникнуто если не ужасом человека модерна перед наступающим постмодерном, то неприятием этого последнего: отсюда и рассуждения о “последних поэтах”, после которых только “новое”, о разбросанных по текстам ключах и культурных кодах, служении культуре, а не красоте, о заточке стихов под цитаты. Но ирония в том, что АА сама была поэтом постмодерна – этаким “неохотным мессией” со “вспомненным не к месту, сопоставленным некстати”. А у “новых” не терпела она вульгаризации и опрощения, недостатка внутренней работы над поэтическим высказыванием, громких голосов в фигуральной библиотечной тиши.

“Тут уместно вспомнить ее мнение о том, что доступ­ность искусства в виде множества переводов, репро­дукций и граммофонных пластинок — никак не про­гресс: доступность эта предполагает случайное, легкое и поверхностное знакомство с проявлениями глубин человеческого духа и в этом смысле способствует духовному разврату.”

Парадоксальность эта и “борьба противоположностей” (пусть сколь угодно наружные) лучше всего иллюстрируются ее отношением к Чехову: нелюбовь к нему – это вполне постмодернистский бунт персонажа против своего автора (см. Фланна О’Браена и Гилберта Соррентино).

АА действительно была культурным камертоном эпохи, всего ХХ века Найман отчасти  прав. Как сам Найман, надо думать, был одним из камертонов своего времени: “при их жизни нельзя было не оглянуться на них, нельзя было сказать и поступить так, как стало возможно уже через месяц-два после… похорон”.

Еще профессионального: АА о Маршаке – сразу чувствуется, что особой приязни к нему она не питала:

“…раз­говор коснулся Маршака — через две-три недели по­сле его смерти: «Когда умирает старик-писатель, это должен быть обвал, переворот в душах, кончина Толстого — а тут что?»”

АА “…находила пастернаковские переводы Шекспи­ра более пригодными для театра, но отдавала пред­почтение переводам Лозинского, адекватнее передаю­щим «текст».”

Вообще о переводе тут много, что ценно, хотя представления АА о том, что на какой-то стадии работы с текстом у переводчика, знающего язык, все равно перед глазами подстрочник – ну эээ. Надо думать, вся эта нелюбовь в переводу – от барского отношения к нему как к чему-то второсортному, в отличие от “настоящего творчества”. Это в ее случае непримиримое противоречие. Случай с впечатлением, которое на нее произвели переводы Овадием Савичем Габриэлы Мистраль, должен был бы продемонстрировать несостоятельность такого отношения, но, видимо, нет. Интрига там в том, что Савич, судя по всему, просто отзеркалил в переводе Ахматову – стилизовал под нее, будучи изрядным стилистом. Вот АА и изнала себя, но не призналась.

Непростительные странности автора:

Джойса он почему-то числит в английской поэзии. “Реплику из «Улисса» Джойса: «You cannot leave your mother an orphan»” приводит неверно, к тому ж, а она между тем – из традиционых ирландских шуточек (https://www.jjon.org/joyce-s-allusion…), восходящих, понятно, к библии. Хотя тут, возможно, неверно цитировала сама АА, а Найман не сверил.

Насчет его оценки Стенича я тоже не знаю: “переводчик экстра-класса, оставивший образ­цовые переводы Дос-Пассоса, Джойса, Брехта”. Джойс у Стенича не то что не “образцовый”, а, в общем, никуда не годится.

Называет “переводами” Пастернака то, что явно не перевод, а что-то:

“конкретно приветствие из «Отелло» (II, 1): Ye men of Cyprus, let her have your knees.— Hail to thee, lady! («Будь доброй гостьей Кипра, госпожа!» — в переводе Пастернака.)”

В каком месте это перевод? В слове “Кипр” разве что. Вот еще странность:

“За два месяца до смерти, уже в больнице, она прочла тоненькую книжку стихов Алисы Мейнелл, ро­дившейся за несколько лет до Ахматовой и умершей в 1922 году.”

Речь об Элис Томпсон Мейнелл – она действительно умерла в 1922 году. Будучи 75 лет от роду, поскольку родилась в 1847 году. Таким образом “несколько лет” составляют 42 года, потому что Ахматова родилась в 1889м.

Метель by Vladimir Sorokin

My rating: 5 of 5 stars

Мэшап из набора штампов т.н. “великой русской литературы” от “Руслана и Людмилы” и “Повестей Белкина” до “Конька-Горбунка” и “Степи” – и зомби-хоррора, ничего очень уж оригинального (да что тут оригинального-то может быть? ВРЛ никогда особо не славилась полетом фантазии), но написано вполне лихо, гладко и, как некоторые тут выражаются, прельстиво. А, ну и романтизированная до остоебенести русская безысходность, кольцевая и неопределенность, знамо дело, куда ж без окаянной дурной бесконечности. В общем багатель эдакая.

Продрочек почти нет, если не считать:

Он слегка наклонил свою голову. (Чью еще?)
“Щиколотки ног” (привет ВОПлю, не иначе)
Его края сбиты скобами из толстых бревен. (Если скрепность, то уж сразу бревенчатая)
“Прищурился” наш автор явно считает синонимом “молвил”
Пихора у него пчу-то мужского рода, как капор

---

---

а вот оригинал, если кто забыл:

some reading done anyway

The Magus by John Fowles

My rating: 5 of 5 stars

В детстве… ок, в универе когда-то в начале 80х я читал первоначальную версию  романа 1965 года (окончательную, понятно, взять было еще негде). Мало что понял, насколько мне помнится, еще и потому, что для чтения Фаулза студенческого английского маловато. Но роман все равно произвел какое-то могучее и чарующее впечатление, сопоставимое с ударом оглобли по башке, только растянутым на время чтения (а читал я его до-олго). И вот теперь, видимо, пришло время получить полное удовольствие от него, но уже от редактированной второй версии 1977 года. В промежутке успели выйти русские переводы, но я не читал ни одного и не знаю, какую версию переводили, и кино, которое относительно недавно, но еще до войны посмотрел. Ну и теперь Греция, конечно.

В связи с чем хочется проверить некоторое количество завиральных теорий:

– в Греции только что закочилась гражданская война (действие – 1953 год), видно ли это по роману? (Отзвук оккупации – долгое эхо в нем и сожетообразующая доминанта; когда наши герои лезут на Парнас, оказывается, что бои с коммунистами-партизанами – вроде бы дело некоего далекого прошлого; но охота на коммунистов, объявленных вне закона, в конце играет немалую роль. Так что исторически все честно.)

– насколько слышен в романе Казандзакис, которого Фаулз подозрительно не поминает в числе вдохновителей (и похож ли Кончис на Зорбу, например, – помимо того, что обоих сыграл Энтони Куинн)? (И да, и нет: но греческие дионисийские и аполлонические трикстеры – тема вообще отдельная. Зато гораздо лучше стал виден другой ключ к роману, картина Челищева “Прятки” 1942 года. Вот что, кстати, было бы уместно на обложке.)

– насколько вообще хороша экранизация**? (Хороша, но объяснимо обеднена, пунктирна и сплющена, хотя фильм причудливым образом демонизирован его участниками: он совершенно понятен и доступен, а сделан в духе аналогового сюрреализма задолго до появления моды на цифровые спецэффекты, постмодернистские сценарные повороты сюжета и нелинейный монтаж, тут все честно, однако зыбкость романной реальности передана превосходно.)

– и главное – с какого испугу в русском переводе он “Волхв”? (Это вот совсем непонятно – даже в таро он маг, фокусник или даже фигляр, но уж никак не библейский царь востока. “Переводоведы”, простигосподи, считают, что Кузьминский “блистательно” выбрал слово из славянского обихода – т.е. сделал нам эдакий а-ля-рюсс, вот спасибо-то – потому что роман стал культовым для совецкой интеллигенцыи. Надо ли говорить, что ничего глупее и придумать было нельзя, разве что обозвать его, например, дядькой Черномором – вот было б радости славянофилам и русопятам.)

Лондонские сцены – британский извод зарождения битничества, к свободе наши героии пробирались на ощупь. Ну а дальше – весь роман сплошь про это, в разных видах, до кошмарных сцен выбора в оккупации (в фильме они значительно сплющены). О стремлении к свободе и погоне за ней, в том числе мучительный драйв к сексуальной свободе (мы не забываем, что на календаре у нас еще 1953 год, еще не все бикини на девушках видели). Вывод, понятно, неутешительный: бунт и контркультурная революция обречены просто потому, что делают их пустые и недалекие мудаки. И если раньше, в молодости, эту явно “реакционную” позицию можно было списывать на “буржуазность” автора, после 30 становится мучительно ясно, что он-таки прав.

Потому что нескончаемая череда “этических” переключений стрелок и пуска трамвая по тем или другим рельсам с теми или иными отябрятами на них, понятно, работает только в западной биполярочке. “The better you understand freedom, the less you possess it.”  Недаром, конечно, единственное важное и ключевое слово романа – Ελευθερία. “Бунтарям” и “революционерам” это понятие и недоступно, и неподвластно, а самое главное – невыгодно, как мы знаем из истории. Подлинная свобода воли – не в кручении колеса самсары, а в некручении его.

Но что поражает сейчас, при неюношеском уже чтении: с каким изяществом автор показывает нам плетение самсары из сознания самого героя: практически все повороты сюжета подсказаны нашим “кукловодам” самим Николасом с “земной” фамилией, когда он пытается объяснить то, что не втискивается в узкие границы его “действительности”. Такое ощущение, что эти детки, прячущиеся в челищевской кроне, слушают его внимательно и радостно хлопают в ладоши: а это идея! Т.е. фактически режиссер этого шоу – даже не автор, а сам читатель.

Особая точка “маскарада” сансары – это сеанс гипноза, который проводит Кончис, напоив Николаса предварительно раки для облегчения перехода и заставив пялиться на Альфу Лиры. Теперь более понятно, что это была попытка пустить нашего героя напрямки в прямое переживание недвойственности, провести некоторым образом через бардо и даже показать прямой прорыв к природе Будды. Но в целом приключения мудаковатого “квадрата” в царстве привольного постмодерна и свободной этики уже чуть ли не 21 века – это отдельное удовольствие, лишь в самом начале отталкивающееся от вопроса “а что, так можно было?”.

Чертой фона возникает Идра с ее “сообществом художников” – и мы вдруг понимаем, что здесь где-то рядом Леонард Коэн. Наш герой только делает вид, что едет туда, поэтому связь придуманного искусства с настоящим остается нереализованной.

Смешное: Автор отчего-то считает Св. Димитрия святым Иаковом (Джеймзом т.е.). Кстати, загадка гнилостного запаха, который чудится Николасу в первую ночь в поместье Кончиса, легко объясняется наличием вокруг рожкового дерева, о чем автор нам говорит. Нам эту загадку, как и многие, не объясняют, но. Каробы цветут и смердят, как правило, осенью, но мало кто знает, что на юге Греции они цветут еще и весной. Правда, у нас стоит май, поздновато, но фиг знает.

В целом же это один из лучших романов всех времен и народов, надо сказать. Хорошо, что я его перечитал в это дикое и жуткое время и получил столько удовольствия.

* в доме у нас осталась вот эта версия. ее и читал

** вот эта, конечно. мы ее пересмотрели

---

---